Я не Шахерезада, сказок не будет

— Как-то я была в офисе, и мы с коллегами затронули историю сестёр Хачатурян. Тогда это активно везде обсуждалось. Я очень удивилась, что у нас разные взгляды на такую, казалось бы, однозначную историю. Наверное, это стало отправной точкой романа «Ветер уносит мёртвые листья». Мне был интересен взгляд на эту историю. Ты смотришь на неё с разных сторон, но при этом никогда не узнаешь, что было за этими «дверьми».

Пересказать книгу без спойлеров сложно. Там постоянно меняется сюжет, и всё не то, чем кажется. Вообще это остросоциальное российское роуд-муви [фильм-путешествие, где герои находятся в дороге, — прим. Подтекста] с двумя героинями, которые всё время куда-то бегут. Сначала от домашнего насилия, потом от самих себя.

Изначально роман должен был называться «Луиза, не плачь» — обращение к моей героине. Эдакий оммаж фильму «Тельма и Луиза» [рок-н-ролльный роуд-муви 1991 года, — прим. Подтекста]. Этой фразой должен был заканчиваться роман. Но хотелось более изящного решения.

Я стала думать о названии «Сёстры Угаренко». Но меня смущало, что это будет отсылать к сёстрам Хачатурян. Я не повторяю их линию, лишь рассказываю, что история меня потрясла и заставила написать произведение. Подумала, что если будет такая строгая ассоциация, то получится не очень хорошо. Потом были разные вариации — «Сёстры» и «Ножевой», так как у меня история, связанная с ножом. Но эта версия просуществовала меньше всего, потому что она ужасная.

Потом я думала о том, чтобы вынести строчку из романа в название. Буквально на первых страницах я описываю, как ветер закручивает по асфальту мёртвые листья. Мне показалось, что это подходит для названия. Очень красивый образ и яркая метафора жизни героинь. Потом ещё вспомнила стихотворение Пабло Неруды про то, как ветер уносит мёртвые листья. «Уносит» звучит легче, и на обложке смотрится не так громоздко, как «закручивает». И всё сложилось.

— Невозможно разделить реальность от художественного вымысла. Единственный вариант найти правду и выдумку — идти построчно и говорить: «Вот это я полностью выдумала, а здесь описана соседка». В романе много реальных историй, которые происходили со мной или с моими знакомыми. Но, естественно, это всё переработано. И это, слава богу, не автофикшн.

В своих книгах я говорю, что насилие порождает только насилие. Ничем хорошим это не заканчивается ни для кого. Я надеюсь, что такие книги способны вписаться в общее настроение, которое царит в обществе, и на что-то повлиять. Чтобы люди понимали — это не норма.

Роман «Ветер уносит мёртвые листья» по ритму совершенно другой. Как будто вы сели в тачку и убегаете от полиции, от себя, от родителей, а в наушниках играет сумасшедший трек.

Я пишу не для того, чтобы понравиться какому-то критику. Это мой вызов самой себе — смогу ли написать так, как задумала. Неинтересно работать над одним и тем же.

При этом замечаешь, что некоторые истории проходят через твоё творчество и, нет-нет, да и появляются снова. Видимо, прорабатываешь свои травмы, воспоминания, они кочуют из сюжета в сюжет. Поэтому и нужны бета-ридеры и редакторы, в одиночку легко пропустить все эти повторы.

Героини романа — это моя противоположность. Я спрашивала у знакомых, похожи ли мы. Они говорили, что совершенно точно нет. Это скорее моя фантазия на то, какой могла бы быть Катя [героиня книги «Отец смотрит на запад», — прим. Подтекста] в определённых условиях.

Трансформация внутренняя у меня происходит всё время. Всё-таки полтора года прошло между романами. Дело даже не в том, что ещё одна книга, просто за это время произошли определённые события. Мои личные перемены, профессиональный рост. У меня появился ещё один ребёнок. Где-то стало больше страхов, где-то я стала увереннее в себе. Конечно, это всё сказывается.

— Я анализировала, почему меня привлекает тема смерти. Почему я думаю об этом каждый день. Но у меня нет ответа, кроме как, что надо искать в детстве. Были девяностые, мы постоянно слышали страшилки, как кого-то убили из-за норковой шапки или золотой коронки. А ещё похороны проходили очень ярко: стояла крышка гроба в подъезде, провожали всем двором или посёлком, играл оркестр, ездили на кладбище, потом поминки. И вот ты ребёнком смотришь на это…

Помню, мы гуляли во дворе, и с четвёртого этажа нашего дома сбросился мужчина. Его накрыли белой простынёй. А мы — дети — ну, а что нам? Гоняли рядом вокруг, пока нас не отогнали. Это было странно. Как будто картинка из фильма. Она, наверное, была не такая кинематографичная, как в моей памяти. Может, с этого момента во мне что-то изменилось.

Вот идёшь по пешеходному переходу и думаешь: «Но ведь нет никаких гарантий, что сейчас не вылетит машина и не собьёт меня на смерть». Или в метро всматриваешься в лица и думаешь, способен ли кто из них столкнуть незнакомого человека с платформы. Наверное, эти мысли не проходят бесследно, отражаются в письме. Но я бы не сказала, что у меня так уж много этого в книгах. Ровно столько, сколько и в жизни.

И жить тяжело. У меня никогда не было желания облегчить судьбу героев в книге. Невозможно читать литературу, где у героев всё хорошо. Не будут такое читать.

И вот вторая моя книга — это высказывание на социальную тему, очень сложную. О ней тяжело говорить. Я понимаю, что эту историю сложно было бы экранизировать, потому что вся эта тема чуть-чуть «слишком». Для площадок это жёстко: слишком много смерти, слишком много насилия. Сейчас я работаю над третьей книгой. Написала больше половины. Сделала так, чтобы она не была похожа ни на «Отца», ни на «Ветер».

У моего героя совершенно чудесные родители, чего не было в первых двух романах. При этом есть тема с образом матери у второстепенного героя. Как я за ним не следила, он всё равно появился.

Главный герой — мальчик двенадцати лет. Мне интересны дети, я люблю за ними наблюдать. Поэтому всегда вывожу их на первый план, что в дебютном, что во втором романе. Интереснее писать от лица взрослеющего, но ещё не взрослого.