Коробок

Когда Виктору Николаевичу Коробкову исполнилось восемьдесят лет, он впервые за всю жизнь решил себя обмануть.

Виктор Николаевич сорок лет проработал в суде мелким служащим. Когда он ушёл на пенсию, о нём почти сразу забыли и больше не вспоминали. Детей у Виктора никогда не было. Живых родственников, с которыми он мог остаться друзьями, он припомнить не мог. Зная, что он самый старший из семьи Коробковых, он просто ждал с моря погоды. Иногда приносило бутылку с письмом: ему писал друг из Заполярья. Он отправлял раз в год телеграмму на день рождения, чтобы спросить о здоровье Виктора и пожелать ему добрых лет жизни. Но других знакомых у Виктора не осталось. Ушли все связи, которые он накопил за жизнь. Но даже их хватило бы лишь на то, чтобы заполнить маленький коробок.

Сорок лет Виктор служил в суде и присутствовал на заседаниях. Он не раз наблюдал, как человек с приличным лицом врёт перед публикой, а когда его ложь открывается — кается с известным выражением и поднимает руки для прощения перед Господом Богом и судом присяжных. В последние годы, когда Виктор стал опытным смотрителем, он гадал: кто перед ним — лжец, а кто человек приличный. Лицо, которое находило на врунов, знал наизусть. Легко мог разгадать маску даже на прохожем, когда у здания суда курил обеденную сигарету. Своё лицо Виктор тоже разглядывал. В мужском туалете между слушаниями. Он мял его, как будущий горшок на керамическом круге, чтобы понять: врёт или не врёт собственное отражение. Но никогда так и не соврал.

В суде о нём говорили, как о слишком честном человеке. Его обходили стороной, если дело касалось чего-то тайного и двуличного. Люди боялись, что правда может открыться, если о ней случайно узнает Коробков. По этой причине его не принято было звать на День работника судебной системы. Все знали: если перебрать лишнего, можно проболтаться о важном деле. Поэтому Виктора Николаевича поздравляли заочно в здании суда.

На пенсии он вспоминал об этом не раз. И не понимал до конца, почему его поздравляли отдельно. Ему казалось, что традиция была заведена, потому что в то время он был самым старым судебным смотрителем. И молодое поколение таким образом выражало перед ним своё уважение. Но когда ему исполнилось восемьдесят лет, он вдруг отчётливо понял тайный смысл этой судебной причуды.

Когда его окатило, он воскресил в памяти и другое: как в молодости не складывались отношения с женщинами. Самой любимой Оле он посвятил такие строки: «Я любил тебя, пока была весна. А увидел я тебя позднее». Эти двусмысленные строки казались Виктору Николаевичу высшей грамматикой любви. Но Ольга его бросила и назвала лжецом. Не стоит говорить, что он давно ей разонравился.

Следом в его жизни случилась взрослая любовь. Виктор Николаевич знал, что любовь была взрослой, потому что его чувства можно было поместить в крошечную урну для праха, которую он видел на распродаже у кладбища. По просьбе отца невесты Виктор согласился на скорую свадьбу. Но за время приготовлений любовь сдуло ветром и Коробков, как пустой сосуд, грустил об ушедшей любви.

В день свадьбы в нём проснулась мысль, что настоящая любовь — это жизнь ради другого человека. Поэтому за считанные часы до таинства он перестал сомневаться в своём решении. Но перед самым алтарём у Коробкова вновь странно забилось сердце. Свеча в руках дрожала. Перстень свободно ходил на пальце и не держался. Он почувствовал, стоя перед рядами икон и гостей, что скрывать от себя правду не может. Батюшка как раз занёс венец над головой жениха и словами «Венчается раб Божий…» выбил из-под ног Виктора жизнь.

А дальше у Коробкова было видение. Маленький образ. Как из белого катафалка его выносят мёртвым в гробу. Люди в чёрных одеждах. Две монахини поют панихиду. Трава под ногами белая. Небо быстрое. Ветер раздувал и раскачивал высокие берёзы на кладбище.

Когда Виктор увидел себя в гробу — у него всё внутри сжалось. Он вспомнил слова батюшки, которые прозвучали сорок лет назад на похоронах отца: «Он нас слышит. Он нас видит. Он сейчас здесь». Коробков понял, что умер. Уперев ладони в бока, он согнулся всем телом к земле и сильно задышал. Его ноги едва касались земли. Хотя он не тянулся ввысь. Но кто были все эти люди, пришедшие на его похороны — Виктор не мог вспомнить ни одного лица, провожающего его в последний путь. Только крупный мужчина с закатанными рукавами, казалось, был знаком Виктору.

Коробков не мог вспомнить его имени. Его обувь. Его руки. Его черты лица. Нет, точно они не были знакомы при жизни. Значит, гость пришёл принимать его после смерти.

Надо ли говорить, что других свидетелей своих похорон Коробков не узнал, потому что лица их были прижизненными масками, какие часто насквозь он видел в здании суда. Но здесь, в видении, не мог он видеть их настоящего содержания. Пускай всю жизнь он работал в суде. Но границы после жизни — потаённые коридоры. Даже автору неведомы повороты в этих лабиринтах. А ему может быть хотелось заранее подготовиться.

И всё-таки скажем о чувстве Виктора от своего тела, чтобы произвести впечатление хотя бы на кладбищенскую мушку.

Когда гроб обвязали лентами и стали спускать в землю, Виктор окоченел. Он не мог сдвинуться с места. Только глаза вращались, моргали, как белые мотыльки, которые застряли в траве под ногами. В ужасе Коробков как-то слишком близко и ясно увидел, что мужчина достал папиросницу. Треснутая крышка. Он открыл её и взял белую сигарету. Вставил в рот, прижал губами. Поджёг спичкой и закурил. Пошёл дымок куда-то в небо. Папиросница защёлкнулась. Но Коробкову было видно, словно от самого страха его глаз выкатился из орбит и покатился по краю серебряного портсигара, как вращающийся свет падает в трещину крышки, где лежали сигареты, как лежат в могилах мертвецы.

Когда, наконец, видение довело жениха до крови из носа — он вернулся на свет. Когда жених очнулся на красном, как богородицына трава, венчальном полу — он во всеуслышание заявил, что невесту не любит.

Что было дальше — сплошная тайна. Только одна богобоязнь может залепить нам рот глиной. Но не соврем и всё-таки скажем, что от окон полил свет и слился с красным пятном под носом Коробкова. И без стука, как и говорят, по воздуху, в церковь залетел то ли святой, то ли какой-то другой дух и по всем волосам прошёл воздух. Платья зашевелились, как кудри на голове невесты. От порыва ветра вся церковь как будто оживилась, приняла другой облик. А Виктор воскреснул и повернулся с живота на спину. Всем хорошо стало видно разбитое лицо Коробкова. И как сильно в районе груди прожгло костюм, а головка свечи вдавилась в рубашку. Дальше была давка, исчезновение невесты и новый платок, который положили в карман Коробкова, когда молодого жениха выставили за двери божьего храма.

Спустя несколько месяцев после событий в церкви Виктор почувствовал себя живым. И признал, что скрыть правду ему было гораздо труднее, чем свою нелюбовь.

Когда Виктор Николаевич вспомнил и об этом, то понял, что никогда в своей жизни он не обманывал себя. А раз это было правдой с горьким привкусом — на своё восьмидесятилетие он решил, что сделает одну шалость, которая не только могла поднять ему настроение, но и заполнить этот большой, как казалось ему самому, пробел.

За день до своего Дня рождения Виктор Николаевич Коробков отстоял длинную очередь на почте, чтобы отправить себе самому телеграмму от президента.

Масштаб личности, которая поздравит его с юбилеем, Виктор Николаевич выбрал заранее. Весь день он представлял, гуляя по парку, как президент пришлёт ему поздравительную открытку. Эта интересная мысль пришла ему сразу. Он даже не успел подумать о мэре или бывшем начальнике суда. Ему сразу пришла эта блестящая, как ему казалось, идея — возместить все годы одиночества одним громким поздравлением. Он даже улыбнулся мимо проходящим молодоженам. Хотя не делал так уже много лет.

Весь день после того он изнемогал от ожидания. «Когда» — стало его наводящим словом. Если по телевизору диктор начинал предложение со слова «когда», Виктора тут же бросало в холодный пот, появлялась одышка. Он уже не слышал следующих слов ведущего. А представлял, как будет удивлён почтальон, что его, Виктора Николаевича Коробкова, поздравляет сам президент.

Когда настало долгожданное утро, Виктор Николаевич не сводил глаз с наручных часов. Телевизор он не включал, чтобы лишний раз не волноваться. Так как телеграмма была срочная и входила в категорию люкс — её должны были доставить в течение первой половины дня. А время между тем подходило к полудню. Поэтому Виктор ужасно нервничал. Не сорвётся ли его задумка? А может быть, почтальон ошибётся подъездом и вручит телеграмму однофамильцу? Сколько ещё Коробковых в нашем районе? Городе? Стране? Виктор с ужасом прикрыл свои глаза ладонями. Он сидел так бог знает сколько. А когда, наконец, оторвал руки от лица — в его дверь постучали.

Бывают в жизни минуты счастья, примиряющие ложь. Как обманчивое видение они охватывают тебя. И ты забываешь о своих и чужих грехах. А мир на короткий промежуток времени становится счастливым облаком красивой пыли.

Виктор чувствовал, как сердце могло надломиться от переполняющей его радости, пока молча стоял в прихожей у входной двери.

— Слышу, слышу! — сказал Виктор и открыл дверь.

В дверях показался молодой почтальон с поздравительной телеграммой в руках.

 — Здравствуйте, — сказал почтальон.
 — Здравствуйте, проходите! — сказал Виктор и впустил почтальона.

Виктор не закрыл за почтальоном дверь. Поэтому весь мир, который был подъездной тишиной, мог услышать главное, что говорил хозяин квартиры:

 — А, это от президента! От президента!
 — Да, — согласился почтальон и оглядел получателя.

Виктор Николаевич Коробков вышел за своей телеграммой в одних штанах. На его груди висел крестик. На руке тикали маленькие старые часы. У него был большой живот, как у беременного, который много лет не может родить. А посередине его грудной клетки проходил толстый шов, заживший белой кожаной полоской.

 — Во, молодец! Не забыл, не забыл! — сказал он. — Не забыл президент!
 — Вот здесь распишитесь, — сказал почтальон. — А вот здесь ваши фамилия и инициалы.
 — Да, хорошо! Скоро от мэра ещё жду, скоро должна прийти!

Когда Виктор Николаевич закончил ставить свою подпись, он поднялся и посмотрел на почтальон

— Мне, представляете, 80 лет.

Почтальон протянул свою руку:

 — Поздравляю. Это дата.

Виктор приосанился и пожал руку письмоносцу. А затем стал читать вслух послание от президента. Почтальон, конечно, уйти не мог. Поэтому стоял и слушал.

 — Друга, да… Единомышленника. Патриота России Коробкова Виктора Николаевича с юбилеем 80. И далее так держать.

А затем он прочитал фамилию, имя и отчество президента:

 — Не забыл.

Когда он закончил, то поднял свои глаза:

 — А вас как звать?
 — Коля.
 — Коля, вам нужно жениться и производить детей! Детей нужно производить. У меня уже целых четыре внука, можете себе представить. Скоро уже правнуки пойдут. Жениться, Коля, и детей!
 — Я уже женат, — заулыбался почтальон.

Виктор поймал тишину, а потом сказал:

 — Значит, производите детей!
 — Будьте здоровы, ещё раз с праздником, — сказал почтальон и вышел в парадную.
 — Спасибо. Всего хорошего. Производите детей!

Жилец молча стоял перед распахнутой дверью в свою квартиру. Он слушал, как почтальон пробежал по лестничному пролёту. Ударила подъездная дверь. И в воздухе повисла мёртвая тишина.

Тишина была страшная. Но жильцу не было дела до этого молчания — внутри у него всё ликовало. На его лице зажглась первая за всю жизнь настоящая улыбка. Словно прогорал разом ворох спичек. Он представил, как почтальон расскажет всем о президентской телеграмме. Многие наверняка захотят познакомиться с получателем и найдут его весьма приятным человеком. Эта длинная минута счастья могла бы тянуться ещё долго. Но когда Виктор поверил сам, что президент отправил ему телеграмму, то в прямом смысле лопнул, оставив после себя крошку пепла на полу. И никто больше не видел Коробкова Виктора Николаевича. И никто о нём больше не вспоминал.