Я не Шахерезада, сказок не будет

— Как-то я была в офисе, и мы с коллегами затронули историю сестёр Хачатурян. Тогда это активно везде обсуждалось. Я очень удивилась, что у нас разные взгляды на такую, казалось бы, однозначную историю. Наверное, это стало отправной точкой романа «Ветер уносит мёртвые листья». Мне был интересен взгляд на эту историю. Ты смотришь на неё с разных сторон, но при этом никогда не узнаешь, что происходит за этими «дверьми».

Пересказать книгу без спойлеров сложно. Там постоянно меняется сюжет, и всё не то, чем кажется. Вообще, это остросоциальное российское роуд-муви [фильм-путешествие, где герои находятся в дороге, — прим. «Подтекста»] с двумя героинями, которые всё время куда-то бегут, сначала от домашнего насилия, потом от самих себя.

Я думала о названии «Сёстры Угаренко», но меня смутило, что это будет отсылкой к сёстрам Хачатурян. Я не повторяю их линию, лишь рассказываю, что история меня потрясла и заставила написать произведение. Подумала, что если будет такая строгая ассоциация, то получится не очень хорошо. Потом были разные вариации: «Сёстры» и «Ножевой», так как у меня история, связанная с ножом, но эта версия просуществовала меньше всего, потому что она ужасная.

Потом я думала о том, чтобы вынести строчку из романа в название. Буквально на первых страницах я описываю, как ветер закручивает по асфальту мёртвые листья. Мне показалось, что это подходит для названия. Очень красивый образ и яркая метафора жизни героинь. Потом ещё вспомнила стихотворение Пабло Неруды про то, как ветер закручивает мёртвые листья. «Уносит» звучит легче, и на обложке смотрится не так громоздко, как «закручивает». Всё сложилось.

— Невозможно разделить реальность от художественного вымысла. Единственный вариант найти правду и выдумку — идти построчно и говорить: «Вот это я полностью выдумала, а здесь описана соседка». В романе много реальных историй, которые происходили со мной или с моими знакомыми, но, естественно, это всё я переработала. Это, слава богу, не автофикшн.

В своих книгах я говорю, что насилие порождает только насилие. Ничем хорошим это не заканчивается ни для кого. Надеюсь, что такие книги способны вписаться в общее настроение, которое царит в обществе, и на что-то повлиять, чтобы люди понимали — это не норма.

Роман «Ветер уносит мёртвые листья» по ритму совершенно другой. Как будто вы садитесь в тачку и убегаете от полиции, себя, родителей, а в наушниках играет сумасшедший трек.

Я пишу не для того, чтобы понравиться какому-то критику. Это вызов самой себе — смогу ли написать так, как задумала. Неинтересно работать над одним и тем же.

При этом замечаешь, что некоторые истории проходят через твоё творчество и, нет-нет, да и появляются снова. Видимо, прорабатываешь свои травмы, воспоминания, они кочуют из сюжета в сюжет, поэтому и нужны бета-ридеры и редакторы, в одиночку легко пропустить все эти повторы.

Героини романа — это моя противоположность. Я спрашивала у знакомых, похожи ли мы. Они говорили, что совершенно точно нет. Это скорее моя фантазия на то, какой могла бы быть Катя [героиня книги «Отец смотрит на запад», рецензию на которую мы публиковали ранее, — прим. «Подтекста»] в определённых условиях.

Трансформация внутренняя у меня происходит всё время. Всё-таки полтора года прошло между романами. Дело даже не в том, что вышла ещё одна книга, просто за это время произошли определённые события. Мои личные перемены, профессиональный рост. У меня появился ещё один ребёнок. Где-то стало больше страхов, где-то я стала увереннее в себе. Конечно, это всё сказывается.

— Я анализировала, почему меня привлекает тема смерти, почему думаю об этом каждый день, но у меня нет ответа, кроме того, что надо искать в детстве. Были девяностые, мы постоянно слышали страшилки, как кого-то убили из-за норковой шапки или золотой коронки. Ещё и похороны проходили очень ярко: стояла крышка гроба в подъезде, провожали всем двором или посёлком, играл оркестр, ездили на кладбище, потом поминки. Ты ребёнком смотришь на это…

Помню, мы гуляли во дворе, и с четвёртого этажа нашего дома сбросился мужчина. Его накрыли белой простынёй. Ну, а мы — дети — ну, а что нам? Гоняли рядом вокруг, пока нас не отогнали. Это было странно, как будто картинка из фильма. Она, наверное, была не такая кинематографичная, как в моей памяти. Может, с этого момента во мне что-то изменилось.

Вот идёшь по пешеходному переходу и думаешь: «Но ведь нет никаких гарантий, что сейчас не вылетит машина и не собьёт меня насмерть». В метро всматриваешься в лица и думаешь, способен ли кто из них столкнуть незнакомого человека с платформы. Наверное, эти мысли не проходят бесследно, отражаются в письме, но я бы не сказала, что у меня так уж много этого в книгах. Ровно столько, сколько и в жизни.

Жить тоже тяжело. У меня никогда не было желания облегчить судьбу героев в книге. Невозможно читать литературу, где у героев всё хорошо, не будут такое читать.

И вот вторая моя книга — это высказывание на социальную тему, очень сложную, о ней тяжело говорить. Я понимаю, эту историю сложно было бы экранизировать, потому что вся эта тема чуть-чуть «слишком». Для площадок это жёстко: слишком много смерти, слишком много насилия. Сейчас я работаю над третьей книгой. Написала больше половины. Сделала так, чтобы она не была похожа ни на «Отца», ни на «Ветер».

У моего героя совершенно чудесные родители, чего не было в первых двух романах. При этом есть тема с образом матери у второстепенного героя. Как я за ним не следила, всё равно появился.

Главный герой — мальчик двенадцати лет. Мне интересны дети, я люблю за ними наблюдать, поэтому всегда вывожу их на первый план, что в дебютном, что во втором романе. Интереснее писать от лица взрослеющего, но ещё не взрослого.