Все лгут, и персонажи тоже
Кто такой «ненадёжный рассказчик» и где его найти в русской литературе
Текст
подтекст разбор
Ксения Шевцова
03 июня 2025
Обложка
Надежда Фомина
Если в XIX веке писатели в основном стремились к объективности и изображали реальный мир в произведениях, то в XX веке литература перестаёт быть «правдивой». Популярным становится такой тип повествователя, как «ненадёжный рассказчик». Когда и почему он входит в русскую литературу, зачем «врёт» и в произведениях каких авторов его можно встретить?
Андрей Наседкин
Филолог, литературовед, сотрудник Группы Достоевского в Литературном музее Института русской литературы (ИРЛИ) РАН (Пушкинский Дом)
Иван Назаренко
Кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы ХХ–XXI веков и литературного творчества ТГУ
Феномен, опередивший время
Понятие «ненадёжный рассказчик» ввёл американский литературный критик Уэйн Клейсон Бут в 1961 году. В книге «Риторика художественной литературы» он писал, что надёжным считается нарратор, который «говорит и действует в соответствии с нормами произведения (то есть с нормой имплицитного автора)»ⓘ.
По словам Наседкина, «ненадёжный рассказчик» — тип повествователя, который интерпретирует и преподносит события в искажённом виде.
«Он („ненадёжный рассказчик“) вызывает сомнение у читателя, так как его оценка: моральная, этическая, фактическая, — расходится с объективной реальностью», — рассказывает эксперт.
По словам Наседкина, «ненадёжный рассказчик» — тип повествователя, который интерпретирует и преподносит события в искажённом виде.
«Он („ненадёжный рассказчик“) вызывает сомнение у читателя, так как его оценка: моральная, этическая, фактическая, — расходится с объективной реальностью», — рассказывает эксперт.
ⓘ
Нарратор — герой, от лица которого ведётся повествование в художественном произведении. Имплицитный автор — образ автора, который складывается у читателя в процессе изучения текста. Понятие также вводит Бут.
Нарратор — герой, от лица которого ведётся повествование в художественном произведении. Имплицитный автор — образ автора, который складывается у читателя в процессе изучения текста. Понятие также вводит Бут.
Несмотря на то что термин появился в середине прошлого столетия, феномен «ненадёжного нарратора» российский читатель встречает гораздо раньше — в литературе XIX века.
«В XIX веке, с приходом романтизма и реализма, усложняются представления человека о реальности и сознании, воспринимающем её. Каждое повествование от первого лица в чём-то ненадёжно, субъективно, тем более если это больное распадающееся сознание как, например, в „Записках сумасшедшего“ Гоголя», — отмечает Назаренко.
Двадцатое столетие стало временем крупных войн, поиска Бога, кризиса идентичности в западных странах. Церковь теряет авторитет. Люди лишаются института, который прежде регулировал морально-этическую сторону их жизни.
Желание осмыслить произошедшее и определить место человека в новом мире побуждало писателей искать новые формы выражения. Эпоха модернизма изменила культурный подход к воплощению творческой идеи. Авторы отказываются от «финализма» в произведениях. Они творят в сознании людей, оставляя «пустоты», которые читатель заполняет сам.
Литература ХХ века поднимает вопрос: надёжно ли хоть чьё-то повествование? Рушатся старые формы, эстетика реализма отходит на задний план. Модернисты понимают, что всё в мире относительно, а сознанию доступен лишь фрагмент реальности. Тип «всеведущего повествователя», как у Толстого, теряет лидирующую позицию, считает Назаренко.
«В XIX веке, с приходом романтизма и реализма, усложняются представления человека о реальности и сознании, воспринимающем её. Каждое повествование от первого лица в чём-то ненадёжно, субъективно, тем более если это больное распадающееся сознание как, например, в „Записках сумасшедшего“ Гоголя», — отмечает Назаренко.
Двадцатое столетие стало временем крупных войн, поиска Бога, кризиса идентичности в западных странах. Церковь теряет авторитет. Люди лишаются института, который прежде регулировал морально-этическую сторону их жизни.
Желание осмыслить произошедшее и определить место человека в новом мире побуждало писателей искать новые формы выражения. Эпоха модернизма изменила культурный подход к воплощению творческой идеи. Авторы отказываются от «финализма» в произведениях. Они творят в сознании людей, оставляя «пустоты», которые читатель заполняет сам.
Литература ХХ века поднимает вопрос: надёжно ли хоть чьё-то повествование? Рушатся старые формы, эстетика реализма отходит на задний план. Модернисты понимают, что всё в мире относительно, а сознанию доступен лишь фрагмент реальности. Тип «всеведущего повествователя», как у Толстого, теряет лидирующую позицию, считает Назаренко.
“
Фигура «ненадёжного рассказчика» является маркером эпохи, в которой сложно найти точку правды. Всё подвергается сомнению, перспектива в целом искажена. Нельзя исключать и влияние психоанализа, экзистенциальной философии, которая в середине ХХ века достигает пика. Такое внимание к неоднозначности человеческой природы, её многообразию и противоречивости, безусловно, объясняет интерес к подобному типу.
Он замечает, что Набоков, который использовал «ненадёжного рассказчика» в произведениях, ненавидел Фрейда: «При этом „Лолита“ — один из самых фрейдистских романов из написанных».
Как пишет литературовед Анна Жданова, наличие такого рассказчика не является отличительной чертой текста, которая изначально заложена в него и обязательно «сработает». Для «ненадёжного» повествования необходимы два условия: рассказ от лица конкретного человека и наличие антропоморфногоⓘ нарратора. «Ненадёжная наррация по определению невозможна при безличной манере повествования», — отмечает Жданова.
Как пишет литературовед Анна Жданова, наличие такого рассказчика не является отличительной чертой текста, которая изначально заложена в него и обязательно «сработает». Для «ненадёжного» повествования необходимы два условия: рассказ от лица конкретного человека и наличие антропоморфногоⓘ нарратора. «Ненадёжная наррация по определению невозможна при безличной манере повествования», — отмечает Жданова.
ⓘ
В литературе повествователями могут быть неживые объекты или животные. Антропоморфизм — приём, при котором автор наделяет рассказчика человеческими чертами.
В литературе повествователями могут быть неживые объекты или животные. Антропоморфизм — приём, при котором автор наделяет рассказчика человеческими чертами.
Важным условием «ненадёжного» повествования она также считает ненамеренное самообличение рассказчика.
Рост интереса к «ненадёжному» нарратору происходит во второй половине ХХ века, в эпохе постмодерна.
Рост интереса к «ненадёжному» нарратору происходит во второй половине ХХ века, в эпохе постмодерна.
“
Постмодернисты открывают, что всё — текст: личность, сознание, история, мир… Окончательно исчезает понятие правды и объективности. Одну и ту же историю можно сказать по-разному, соответственно, понятие «ненадёжная наррация» проблематизируется.
«Ненадёжный рассказчик» — тип повествователя, который интерпретирует и преподносит события в искажённом виде. Понятие вводит критик Уэйн Бут в середине ХХ века. Первые произведения с «ненадёжным» нарратором выходят в XIX веке. Рост интереса к феномену происходит в прошлом столетии, на стыке эпох и направлений.
«Лгуны» русской классики
По словам Наседкина, первым в российской литературе к «ненадёжному рассказчику» обращается Николай Гоголь в «Записках сумасшедшего». Главный герой повести Поприщин ведёт дневник. Записи начинаются 3 октября, а заканчиваются в «год 2000 апреля 43 числа». Поприщин — пример больного, искажённого сознания, который не намеренно лжёт читателю.
Как замечает старший научный сотрудник Отдела теории литературы ИМЛИ РАН Екатерина Моисеева, «ненадёжная» наррация может обладать «исторической подвижностью». В качестве примера она приводит «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» Александра Пушкина.
Произведение — пять различных историй. В единые «повести» их собирает помещик Иван Белкин. О «Станционном смотрителе» он узнаёт от титулярного советника А. Г. Н., о «Выстреле» — от подполковника И. Л. П., о «Барышне-крестьянке» и «Метели» — от девицы К. И. Т. Про «Гробовщика» Белкину рассказывает приказчик Б. В.
Кроме Ивана Петровича, в начале текста появляется примечание издателя А. П. В итоге читатель видит многоуровневую систему рассказчиков, многие из которых, скорее, — «литературные маски».
Как замечает старший научный сотрудник Отдела теории литературы ИМЛИ РАН Екатерина Моисеева, «ненадёжная» наррация может обладать «исторической подвижностью». В качестве примера она приводит «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» Александра Пушкина.
Произведение — пять различных историй. В единые «повести» их собирает помещик Иван Белкин. О «Станционном смотрителе» он узнаёт от титулярного советника А. Г. Н., о «Выстреле» — от подполковника И. Л. П., о «Барышне-крестьянке» и «Метели» — от девицы К. И. Т. Про «Гробовщика» Белкину рассказывает приказчик Б. В.
Кроме Ивана Петровича, в начале текста появляется примечание издателя А. П. В итоге читатель видит многоуровневую систему рассказчиков, многие из которых, скорее, — «литературные маски».
Современники Пушкина не видели в произведении «ненадёжного рассказчика», но в настоящее время этот контекст считывается. Связано это, как считает Моисеева, с «расширением парадигмы и ростом литературной культуры читателя». На фото — спектакль «Повести Пушкина» театра имени Вахтангова. Фото: vakhtangov.ru
Далее феномен развивает Фёдор Достоевский в «Записках из подполья», где вводит тип «подпольного человека»ⓘ.
«Многие не назвали бы его „ненадёжным рассказчиком“, но на самом деле он („подпольный человек“) пытается навязать читателю свою картину мира. Это в том числе диктуется его натурой, ненадёжной и двойственной. Это очень характерные черты поэтики Достоевского», — отмечает Наседкин.
Повесть Достоевского схожа с «Записками» Гоголя: это мемуары от первого лица. В отличие от Поприщина, который постепенно сходит с ума и отражает больное восприятие мира, «подпольный человек» пытается «оспорить» историю своей жизни, пишет Моисеева.
«Многие не назвали бы его „ненадёжным рассказчиком“, но на самом деле он („подпольный человек“) пытается навязать читателю свою картину мира. Это в том числе диктуется его натурой, ненадёжной и двойственной. Это очень характерные черты поэтики Достоевского», — отмечает Наседкин.
Повесть Достоевского схожа с «Записками» Гоголя: это мемуары от первого лица. В отличие от Поприщина, который постепенно сходит с ума и отражает больное восприятие мира, «подпольный человек» пытается «оспорить» историю своей жизни, пишет Моисеева.
ⓘ
«Подпольный человек» — антропологический тип, созданный Достоевским. Писатель считал такого героя «главным человеком в русском мире». Черты «подпольного человека» — внутренний конфликт, иррациональность, мнительность, обидчивость и стремление к свободе от навязанных ценностей.
«Подпольный человек» — антропологический тип, созданный Достоевским. Писатель считал такого героя «главным человеком в русском мире». Черты «подпольного человека» — внутренний конфликт, иррациональность, мнительность, обидчивость и стремление к свободе от навязанных ценностей.
“
«Ненадёжный нарратор» (у Достоевского) практически всегда осведомлён о читателе, либо о стороннем наблюдателе, к которому и обращены его сознательные или бессознательные попытки запутать или обмануть ожидания. Бахтин, рассуждая о произведениях Достоевского, называет этот принцип «напряжённым предвосхищением чужого слова».
Наседкин также объясняет «ненадёжность» некоторых героев Достоевского идеологической множественностью произведений. Читатель видит столкновение ряда идей.
Отдельное место в фабуле занимает рассказчик, наблюдающий за событиями со стороны. В «Бесах», которых эксперт называет текстом с «ненадёжным рассказчиком», повествователь связан с героями романа. Используя его фигуру, Достоевский запутывает читателя.
«Читая „Бесов“, мы не можем понять, на какой точке зрения настаивает Достоевский. Если не знать ни мировоззрение, ни взгляды писателя на историю и церковь, мы бы не поняли, о чём этот роман», — объясняет эксперт.
Повесть Антона Чехова «Драма на охоте» тоже относится к произведениям с «ненадёжным» повествованием.
Отдельное место в фабуле занимает рассказчик, наблюдающий за событиями со стороны. В «Бесах», которых эксперт называет текстом с «ненадёжным рассказчиком», повествователь связан с героями романа. Используя его фигуру, Достоевский запутывает читателя.
«Читая „Бесов“, мы не можем понять, на какой точке зрения настаивает Достоевский. Если не знать ни мировоззрение, ни взгляды писателя на историю и церковь, мы бы не поняли, о чём этот роман», — объясняет эксперт.
Повесть Антона Чехова «Драма на охоте» тоже относится к произведениям с «ненадёжным» повествованием.
Бывший судебный следователь Камышев приносит в редакцию газеты рукопись — историю своей жизни. В «исповеди» он рассказывает о знакомстве с дочерью лесничего Ольгой Скворцовой и их любви. В конце некто закалывает девушку ножом. В преступлении обвиняют её мужа, но в рукописи Камышев завуалировано сознаётся в убийстве. На фото — Камышев и Ольга из фильма «Мой ласковый и нежный зверь» по мотивам повести Чехова. Фото: tomsk.kp.ru
В произведении два подзаголовка — «Истинное происшествие» (всё произведение) и «Из записок судебного следователя» (рукопись Камышева). «Ненадёжными» нарраторами становятся двое — Камышев и редактор А. П. (инициалы Чехова). Последний вводит читателя в большее заблуждение — зная о вине следователя, выставляет того в хорошем свете. Камышев — герой двух текстов: повести Чехова и редактора А. П.
Читатель встречает «ненадёжного рассказчика» и в творчестве Владимира Набокова: в повести «Соглядатай», драме «Смерть», рассказе «Катастрофа», романе «Отчаяние». Самый яркий пример «ненадёжного рассказчика» в российской литературе — Гумберт Гумберт из «Лолиты». Феномен в том числе стал причиной неоднозначного финала романа.
Читатель встречает «ненадёжного рассказчика» и в творчестве Владимира Набокова: в повести «Соглядатай», драме «Смерть», рассказе «Катастрофа», романе «Отчаяние». Самый яркий пример «ненадёжного рассказчика» в российской литературе — Гумберт Гумберт из «Лолиты». Феномен в том числе стал причиной неоднозначного финала романа.
Литературоведческая нарратология [наука, изучающая повествование в литературе — прим. «Подтекста»] учит различать уровни художественного текста. Ни героя, ни рассказчика нельзя приравнивать к автору, считает Назаренко.
“
Позиция автора всегда шире повествователя… Соответственно, надо говорить о двух сюжетах: авторском и нарратора. При всеведущем рассказчике они могут быть близки, а при «ненадёжном» — далеки друг от друга. Авторский сюжет может быть скрыт за нарраторским.
В «Лолите» граница между Гумбертом Гумбертом и Набоковым стирается. «До сих пор многие думают, что Набоков не мог написать подобный текст, не будь ему знакомы такие чувства. Как по мне, это свидетельствует исключительно о художественной силе Набокова, способности вообразить такую ситуацию… Он, напротив, как автор романа, показывает пошлость, никчёмность героя», — говорит Наседкин.
К числу «ненадёжных рассказчиков» эксперты также относят поэму в прозе Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» и роман «Школа для дураков» Саши Соколова.
К числу «ненадёжных рассказчиков» эксперты также относят поэму в прозе Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» и роман «Школа для дураков» Саши Соколова.
«Ненадёжного рассказчика» в повествование вводят Гоголь, Достоевский, Чехов, Набоков, Саша Соколов, Ерофеев. К этому типу повествователя можно также отнести Ивана Белкина из «Повестей» Пушкина. Подобная интерпретация возникает в современном контексте, когда расширяется парадигма читателя.
От больного бреда до самооправдания
Причин «ненадёжной» наррации в литературе несколько.
Во-первых, это психическая нестабильность или отклонения. Герой может быть болен, как в «Школе для дураков», сходить с ума, как в «Записках сумасшедшего». Также персонаж иначе видит реальность, находясь в состоянии изменённого сознания, например, между жизнью и смертью, когда видит предсмертные галлюцинации.
Гоголевский Поприщин — пример постепенно искажающегося восприятия. Герой «падает в бездну безумия», а вместе с ним и читатель. Эта «эстетика сумасшествия» в целом характерна для «Петербургских повестей», считает Наседкин.
У «подпольного человека» Достоевского — проблемы с социализацией, восприятием себя и мира. Он находится в пограничном состоянии, стоит на пороге «абсолютно новой для себя реальности». У героя Достоевского также наблюдается акцентуацияⓘ.
Во-первых, это психическая нестабильность или отклонения. Герой может быть болен, как в «Школе для дураков», сходить с ума, как в «Записках сумасшедшего». Также персонаж иначе видит реальность, находясь в состоянии изменённого сознания, например, между жизнью и смертью, когда видит предсмертные галлюцинации.
Гоголевский Поприщин — пример постепенно искажающегося восприятия. Герой «падает в бездну безумия», а вместе с ним и читатель. Эта «эстетика сумасшествия» в целом характерна для «Петербургских повестей», считает Наседкин.
У «подпольного человека» Достоевского — проблемы с социализацией, восприятием себя и мира. Он находится в пограничном состоянии, стоит на пороге «абсолютно новой для себя реальности». У героя Достоевского также наблюдается акцентуацияⓘ.
ⓘ
Акцентуация — особенность характера, при которой некоторые его черты усиливаются. Человек чрезмерно уязвим к одним вещам и равнодушен к другим. Акцентуация не является психическим расстройством, но свидетельствует о когнитивном искажении.
Акцентуация — особенность характера, при которой некоторые его черты усиливаются. Человек чрезмерно уязвим к одним вещам и равнодушен к другим. Акцентуация не является психическим расстройством, но свидетельствует о когнитивном искажении.
Во-вторых, герой может сознательно искажать реальность. Это либо «патологический врун», либо преступник, желающий оправдать себя. Последнее происходит в романе «Лолита». Гумберт Гумберт выдаёт преступление за поэтическую страсть, пытается воспеть нездоровые наклонности. По словам Наседкина, ненадёжность героя доказывается одним эпизодом.
Гумберт Гумберт вспоминает историю Данте Алигьери, который влюбился в девятилетнюю Беатриче. При этом герой Набокова умалчивает, что Данте — ровесник девушки. Гумберт Гумберт преподносит это как любовь взрослого мужчины к несовершеннолетней девочке. На изображении — встреча Данте и Беатриче. Фото: ru.pinterest.com
«Ненадёжный рассказчик» в современности
По мнению Моисеевой, в современной российской литературе «ненадёжная» наррация используется уже не как художественный приём или проверка возможностей жанра, а как основной способ повествования.
«Ненадёжными рассказчиками» теперь могут быть все герои. Такое, например, происходит в романе Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Персонажи произведения больны и находятся в бреду. Кадр из фильма «Петровы в гриппе» 2020 года. Фото: kinopoisk.ru
Русский поэт и прозаик Лена Элтанг продолжает традиции Набокова и вводит в повествование «ненадёжного рассказчика». В романе «Побег куманики» у главного героя множественное расщепление личности, каждая из которых ведёт дневник. «И у Лены Элтанг, и у Набокова особое представление о реальности: нет объективного мира, лишь его отражение в разных сознаниях», — отмечает Назаренко.
В качестве примера эксперт также приводит рассказ Вячеслава Комкова «Я — немец», где воспоминания «внедрены» в сознание героя другими:
«Самый страшный мой крик я не помню, мне о нём рассказала мама, и подтвердил папа, и бабушка, и старший брат Дима, которого я давно уже не бью… Я сижу с зашитым ртом, кровь из ранок залилась между губ и свернулась там. В руках я держу плакат с кривыми перевёрнутыми буквами „я — немец“».
Рассказчик — взрослый мужчина, навещающий родителей. Его воспоминания о детстве подменяются историями членов семьи.
«Произведение поднимает проблемы травмы и манипуляции детским сознанием. Он (герой) помнит, как кричал в детстве, но не может утверждать, действительно ли он зашил себе в детстве рот. По крайней мере, не указано, что у него остались какие-то следы, шрамы, которые могли бы подтвердить рассказ матери. Но сам верит в эту историю и воспроизводит её», — объясняет Назаренко.
По словам Наседкина, тип «ненадёжного рассказчика» используется и в романе Аси Володиной «Протагонист». Одна история подаётся от лица нескольких «масок», ни одной из которых нельзя полностью верить.
Ненадёжным становится сам принцип повествования, например, в автофикциональной прозе. Это произведение, которое сочетает элементы биографии автора (нон-фикшн) и художественный вымысел (фикшн). Задача автофикшена — не задокументировать событие из жизни, а художественно преобразить. Речь идёт не о подтасовке фактов, а о «следовании эстетическим и структурным принципам художественного языка».
В качестве примера автофикшн литературы Моисеева приводит книгу Марии Степановой «Памяти памяти». Это одновременно и романс, и роман, и дневник, и биография, и эссе, также прослеживается замах на эпос. Документальное здесь смешивается с вымыслом. К автофикшену можно отнести и роман «Хорея» Марины Кочан.
В качестве примера эксперт также приводит рассказ Вячеслава Комкова «Я — немец», где воспоминания «внедрены» в сознание героя другими:
«Самый страшный мой крик я не помню, мне о нём рассказала мама, и подтвердил папа, и бабушка, и старший брат Дима, которого я давно уже не бью… Я сижу с зашитым ртом, кровь из ранок залилась между губ и свернулась там. В руках я держу плакат с кривыми перевёрнутыми буквами „я — немец“».
Рассказчик — взрослый мужчина, навещающий родителей. Его воспоминания о детстве подменяются историями членов семьи.
«Произведение поднимает проблемы травмы и манипуляции детским сознанием. Он (герой) помнит, как кричал в детстве, но не может утверждать, действительно ли он зашил себе в детстве рот. По крайней мере, не указано, что у него остались какие-то следы, шрамы, которые могли бы подтвердить рассказ матери. Но сам верит в эту историю и воспроизводит её», — объясняет Назаренко.
По словам Наседкина, тип «ненадёжного рассказчика» используется и в романе Аси Володиной «Протагонист». Одна история подаётся от лица нескольких «масок», ни одной из которых нельзя полностью верить.
Ненадёжным становится сам принцип повествования, например, в автофикциональной прозе. Это произведение, которое сочетает элементы биографии автора (нон-фикшн) и художественный вымысел (фикшн). Задача автофикшена — не задокументировать событие из жизни, а художественно преобразить. Речь идёт не о подтасовке фактов, а о «следовании эстетическим и структурным принципам художественного языка».
В качестве примера автофикшн литературы Моисеева приводит книгу Марии Степановой «Памяти памяти». Это одновременно и романс, и роман, и дневник, и биография, и эссе, также прослеживается замах на эпос. Документальное здесь смешивается с вымыслом. К автофикшену можно отнести и роман «Хорея» Марины Кочан.
В современной российской литературе феномен превращается из художественного приёма в способ повествования. «Ненадёжными» теперь могут быть все герои и даже сам принцип повествования. Появляется автофикшн — соединение автобиографии и художественного вымысла.
«„Ненадёжный рассказчик“ — понятие широкое… Например, в „Тайной истории“ Донны Тартт Ричард Пэйпен, от лица которого идёт повествование, тоже ненадёжный. Что общего между ним, Гумбертом Гумбертом и „подпольным человеком“? Это просто некое искажение. Мы можем говорить о каких-то национальных особенностях такого рассказчика. „Ненадёжный рассказчик“ в каждом романе будет особенным и неповторимым. Вот в этом особенность этого типа», — заключает Наседкин.
Читайте также
Разбор
Как на самом деле закончился знаменитый роман Набокова
рецензии
Как литература и жизнь соединяются под одной обложкой и получается современный учебник истории — в книге Марии Степановой
рецензии
Петровы в гриппе, а мы вокруг него, или наоборот: сюрреалистичный калейдоскоп от уральского писателя Алексея Сальникова